Он был седьмым ребенком в семье. 18 марта 1866 года в семье салдусского кузнеца Микелиса Розенталса родился сын, которого назвали Янисом. Какие времена стояли на земле! В 1866 году родились Василий Кандинский, Леон Бакст, Герберт Уэллс, Ромен Роллан... В этом году Альфред Нобель изобрел динамит. Впрочем, в истории любой год уникален. В каждом году в мир приходили и приходят люди, которых теперь называют celebrities. Просто раньше звезды зажигали, потому что это кому-нибудь было нужно. Это нужно было времени, эпохе, музе истории Клио, да и другим музам тоже. Это были по-маяковски настоящие звезды.
Какие созвездья ворожили над художником, какие силы вообще осеняют приход мастера на этот свет? Как получилось, что сын простого кузнеца из курземской провинции стал основоположником изобразительного искусства целой страны? Потому ли что волость, где жила его семья, называлась Сладкой?
НА СЛАДКОМ ХОЛМЕ
Кстати, существует предание о том, как Салдус получил свое название. Давным-давно недалеко от места, где теперь находится Салдус, был холм, на котором стоял замок древних балтов (скорее всего, куршей или их предков), который разрушился, не выдержав натиска времени. Холм зарос и стал пастбищем. На вершине холма росла ива, а под нею была нора.
Как-то один паренек повадился пасти свиней на этом холме. Через какое-то время он стал замечать, что одна свинья у него все время пропадает. Проследив за ней, парень заметил, как свинья забирается в нору, и полез за ней. Оказалось, умное животное лакомилось запасами из погребов старого замка. Наевшись, она выбиралась из норы и целый день валялась, «завязывая» жирок, пока ее товарки паслись. Короче, следуя за своей подопечной, пастушок, как часто водится в сказках, конечно, наткнулся на винный погреб, где было порядком бочек с вином. Он нашел посудину и отлил вина из одной бочки. Ох, и вкусное же было вино! Захмелев, он выбрался из норы и начал и петь и приплясывать: «Сладко ел я, сладко пил я, Сладко было на губах...» От этой пастушьей припевочки холм стали называть Сладким. Позднее самое близкое к холму поместье нарекли Салдусским. Понятное дело, что возникший в 1861 году поселок получил название Салдус.
Правда, жизнь мальчика по имени Янис Розенталс была совсем не сладкой. Проучился три года в недавно отстроенной частной начальной школе Генриха Краузе, потом поступил в школу Кулдигского округа, но провел там только один семестр – недостаток средств не позволил продолжить обучение.
В четырнадцать лет подался в Ригу, где стал работать помощником у малярных дел мастера Целевича. Потом он несколько лет отучился в Рижской школе Немецкого общества ремесленников. И стало понятно, что рука тянется к кисти... В 1888 году рисунок юного художника получил серебряную медаль на смотре художественных школ в Петербурге. Ну и где, как вы думаете, латышский юноша в конце девятнадцатого века мог учиться ремеслу художника? Только в Императорской Академии художеств в Санкт-Петербурге. Он поступил в мастерскую брата знаменитого русского художника-передвижника Константина Маковского. Впрочем, Владимир Егорович Маковский тоже оставил значительное наследие. Янис Розенталс вначале осваивал классические традиции, а потом, когда сменился преподавательский состав, приобщился к принципам искусства передвижников, основанного на реализме.
ЦЕРКОВЬ
Он окончил Академию с дипломной работой «Из церкви» (другое название – «После богослужения»). Нужно сказать, что, листая альбом репродукций Розенталса, я очень надолго задержался на этой картине.
Почти парящая белая башня церкви. Просветленные, промытые воскресным богослужением лица. В них и заботы, которые ежечасно сопровождали их, и надежды, которых не было много, но они все-таки были, и сдержанность чувств, свойственная людям, близким земле... Ненадолго окунувшись в добрую ауру возвышенного, они, словно получив напутствие, возвращались в свою повседневность. Вращать колесо жизни – в меру своих сил и способностей, ибо именно люди – причина течения жизни и ее бессмертный ресурс.
Помните, у Высоцкого: «Шар земной я вращаю локтями // На себя! На себя!»
Совсем недавно я возвращался на машине из Паланги через Салдус. Проезжая мимо церкви, я немного притормозил. Голые кроны апрельских кленов, слегка сбрызнутые зеленью первых соцветий, не скрывали контуры церкви на улице Кулдигас, 2. Конечно, со времен дипломной работы Розенталса она пережила немало, но многое в ее облике было узнаваемым. В 1903 году церковь расширили и перестроили. Чуть позже в ней установили орган. Во время Второй мировой войны башня церкви была разрушена, и здание какое-то время простояло без крыши. Беззащитный орган долгое время провел под дождем и снегом. После войны приходская община восстановила церковь, однако орган – увы! – пришел в негодность.
Только в 1993 году начались работы по реконструкции и расширению органа, которые длились три года. Орган звучит вновь... Орган в церкви – почти всегда – волшебство.
Картину «Из церкви» часто называют едва ли не первой ласточкой современного латышского изобразительного искусства. Много воскресений молодой художник приходил к церкви на этюды, зарисовывая реальных людей, посещавших Салдусский храм.
Через отдельные характеры прихожан Салдусской евангелистско-лютеранской церкви Св. Иоанна Янису Розенталсу удалось создать общий портрет латышского народа. Дипломная работа была заявкой. И заявка стала только началом яркого творческого пути.
ГНОМЫ
«Старые легенды, мифы и предания, сверхъестественная красота и первозданная мощь, все трансцендентальное, прекрасное и таинственное, что возбуждало нашу фантазию, нашло свое выражение в невиданном доселе разнообразии», – писал Розенталс о живописи своего времени.
После поездок по Франции, Италии, Скандинавии и знакомства с обширным и многоплановым миром европейской живописи он вернулся из Петербурга в родные края. Молодой талант, полный надежд и планов, купил участок земли в Салдусе на улице Стрикю.
В юности, когда не знаешь мира, нередко тянет домой. Впрочем, и потом, когда узнаешь мир, его лица и личины, тоже – тянет домой, в родные места.
Розенталс построил мастерскую, начал работать, но не получилось. Амплитуда культурной жизни в Салдусе не отвечала интересам, замыслам и потенциалу художника. Все главное и важное происходило в Риге. Столица была центром, насыщенным раствором, в котором уже начинали возникать первые кристаллы нового латышского искусства...
А мастерская на улице Стрикю сохранилась – теперь в ней находится Салдусский музей истории и искусства имени Розенталса.
В Риге он присоединился к кружку Rūķis («Гном») – в который объединились студенты из Латвии, учившиеся в Санкт-Петербурге: в Художественной академии, Центральном училище технического рисования им. Штиглица и консерватории. «Гномы» в 1896 году организовали в Риге первую выставку латышских художников и много раз пытались создать национальный Союз художников, но инициатива российской окраины не показалась «центру» приемлемой. К тому времени среди «гномов» уже были будущие классики латышской живописи Вильгельм Пурвитис и Йоханс Валтерс. В работе кружка принимали участие скульптор Теодор Залькалнс, композиторы Алфредс Калниньш, Эмилс Дарзиньш, Павулс Юрьянс. Какие имена! Целью объединения стала пропаганда национальных культурных ценностей.
И «гномам» удалось поднять латышское искусство до европейского уровня. Впрочем, в скобках следует добавить – благодаря русской (питерской) школе.
Хор европейской живописи, который открылся Розенталсу, хлынул на него потоком солнечного света, который вдруг выплескивается из-за унесенной грозовой тучи. Его интересы расширялись, он пробовал жанры, техники. Все делалось впервые – он был одинок и беззащитен перед громадой мирового искусства, но в Латвии был первым. И потом пришедших будут сравнивать с ним.
Картина «Весна» (1904 – 1909) немедленно рождает воспоминания о постимпрессионизме. Помню, при посещении музея Ван Гога в Амстердаме меня удивило обилие его розовых и белых весенних садов... Очень похожий сад приходит к зрителю с картины Розенталса.
Как портретист Розенталс пользовался заслуженным успехом. Состоятельная публика желала иметь в своих апартаментах и особняках портреты кисти Розенталса.
ЭЛЛИ
Особая глава творчества Розенталса – это портреты Элли. 3 ноября 1902 года Розенталс познакомился с финской певицей Элли Форсел. Судьбоносная встреча произошла на концерте, в котором участвовала певица. В доме дипломата Фридриха Гросвальда, ставшего салоном интеллектуальной элиты Латвии, в ее честь был устроен банкет.
Розенталc преподнес ей букет роз. Говорят, что певица, уловив связь фамилии художника с подаренными цветами, улыбнувшись, произнесла: «Розенталь и розы».
Любовь была взаимной.
Свадьба состоялась в немецкой лютеранской церкви Хельсинки (Saksalainen kirkko) 5 марта 1903 года. Между прочим, эта церковь до сих пор популярна среди новобрачных, и ее называют «свадебная церковь»
У Яниса и Элли родились трое детей: Лайла Гедде, Ирья Аусма и Марис Микелис.
С рождением Лайлы у Розенталса начался период картин «Мать и дитя». Разумеется, начиная с классической христианской иконографической композиции. Но совершенно разные манеры исполнения! И масло на холсте, и пастель, и литография, и экспрессивное, исполненное в манере alla prima, полотно «Под рябиной», и почти импрессионистская картина «На мостках»... И везде – погрузившись ли в кормление младенца, любуясь ли ангелом, которого держит на руках, – Элли одухотворенна. Кисть художника вместе с красками передает картинам любовь.
Свадьба Яниса и Элли дала начало не только новой семье художников. Она стала одной из первых ниточек, связавших культуры двух близких и – в то же время – самобытных народов.
В 1936 году, уже после смерти Яниса Розенталса, Элли писала: «Иногда пути двух человек пересекаются без их ведома и желания. Так случилось с нами. Еще до нашего знакомства Розенталс уже побывал на моей родине, где восхитился прекрасной природой и народом Финляндии. Финское искусство оказалось близким ему, и финские художники стали его друзьями. А потом настал тот судьбоносный день, когда мы познакомились. Наш финско-латышский брак перебросил мостик между нашими народами. По этому мостику шли многие, и эти связи укреплялись год от года».
ТРЕТИЙ ГЛАЗ
Розенталс одним из первых поставил на службу искусству технический прогресс. Окуляр фотоаппарата, по сути, стал его третьим глазом. Поиски натуры происходили в компании оптико-механического друга.
Сын сестры Элли рассказывал о жизни Розенталса в Финляндии: «Он гулял вдоль реки Лоймийоки в поисках сюжетов. Когда место казалось ему интересным, он делал много фотографий, которые потом сам проявлял на чердаке. Когда все было готово, он отправлялся на место уже с моделями и всеми своими причиндалами. Прежде всего он быстро набрасывал этюд, обычно пастелью. Потом следовала небольшая картинка маслом без деталей. Для одной картины моделям приходилось позировать всего три-четыре раза».
Тогда фотография помогала сократить время пути от вдохновенного всплеска до завершенной картины, в которой исповедь, вопль, шепот, зов, страдание, а возникший же в семидесятые годы прошлого века гиперреализм (термин, придуманный бельгийским арт-дилером Изи Брашо взамен американскому фотореализму), наоборот, создает иллюзию, своего рода ложную, фотографически точную, но замороженную реальность... Бодрийяр, симулякры, дискурсы... Путаная жизнь, путаная действительность...
Розенталс фотографировал жизнь не для того, чтобы умертвить ее скрупулезным копированием, но чтобы передать ее яркость, живое многообразие, исполненное эмоций.
Кто-то скажет – тогда было другое время. Да, конечно, но мне кажется, что те, кому передалось через поколения ощущение того времени, сегодня чувствуют себя богаче...
АЛТАРИ И ФАСАД
Розенталс отдал дань и религиозным сюжетам. Впрочем, так сказать – почти ничего не сказать. На деле, художник вызвал серьезные перемены и в сакральном латышском искусстве. Его открытость и стремление к позитивным идеалам как нельзя лучше соответствовали сущности христианства. И алтарные картины в его исполнении были прежде всего обращены к адресату – простому прихожанину, к его восприятию и пониманию, особенно учитывая тот факт, что по ряду психологических и исторических причин учение церкви было весьма чуждо народу. В работах для церкви Розенталс пошел на известный компромисс: он отказался от присущей ему экспрессивности и художественной откровенности и обратился к идеализации образов и сглаженности формы.
Одним из величайших достижений Яниса Розенталса стала алтарная картина «Христос благословляет детей» в Новой церкви Святой Гертруды, что в Риге, на Бривибас, 119. Эта картина заменила украшавший алтарь посеребренный крест на темно-синем замшевом фоне. На картине Янис Розенталс изобразил Иисуса, который приходит к латышским крестьянам, как он приходит к каждому человеку, принося свет и благословение. Пришествие Христа – всегда праздник жизни, который на картине символизируется весенними цветущими яблонями.
Об этом точно написал Роман Сута: «...когда Розенталс усадил Христа под цветущей яблоней побеседовать с крепкими и суровыми крестьянами, он показал его знакомым латышскому сердцу Боженькой из народных песен, ласковым, простым и одновременно умудренным путником, с которым приятно поговорить в минуты воскресного отдыха».
Картины Розенталса украшают алтари церквей в Стенде, Дундаге, а «Голгофа» – рижскую церковь Св. Иоанна.
В 1910 году, когда строительство дом Латышского общества по проектам архитекторов Эйжена Лаубе и Эрнеста Поле уже близилось к концу, Янис Розенталс приступил к созданию фресок для фасада нового здания. Он обратился к балтским мифам, которые возникли из древних прусских преданий. Центральная часть называется «Сила», где главным персонажем является Перконс, который держит белого лебедя как символ небес и моря. Смерть трактуется как вечное возрождение... На малых аллегорических композициях – «Индустрия», «Искусство», «Земледелие» и «Наука», а также «Красота» и «Мудрость».
Это было весомое достижение в области монументального искусства. Розенталс выполнил работу в цветном цементе – новое решение для местных климатических условий. И тут Розенталс был первым! Композиции были дополнены мозаикой из золота, серебра, стали и камня.
Фасад смотрит на Верманский сад, а с улицы Меркеля иногда – когда никто не видит – на фасад, закидывая голову, поглядывает стоящий там Карлис Падегс.
ОБЕЗЬЯНКА ДЛЯ ПРИНЦЕССЫ
В Риге семья Розенталсов жила в квартире дома, расположенного на углу улиц Алберта и Стрелниеку, который построен по проекту архитекторов Константина Пекшена и Эйжена Лаубе. Мастерская располагалась в последнем этаже.
В те времена, в начале двадцатого века, по улицам нередко ходили шарманщики, причем не в одиночку, а с партнером. В роли партнера обычно выступало домашнее животное. Шарманщик-цыган, который заворачивал на улицу Алберта, был с обезьянкой.
Трудно сказать, как теперь, через сто лет, в нашем толерантном и нетерпимом мире людям понравился бы звук шарманки под окном, вероятно, нашлись бы такие, кто немедленно обратился бы в полицию, но тогда, заслышав шарманщика, жители улицы Алберта открывали окна, чтобы впустить незатейливую музыку в большие тихие и сумрачные квартиры, они высовывались через подоконники с верхних этажей, чтобы посмотреть на бродячего музыканта, а потом, завернув деньги в бумажку, кидали вниз гонорар, чтобы шарманщику было легче его найти. Трое детей в семье Розенталсов по сигналу шарманки всегда мчались вниз по круговой лестнице с 5-го этажа, чтобы послушать музыку, дать шарманщику денежку в руку и, конечно же, поиграть с обезьянкой. Они очень подружились, и однажды шарманщик даже разрешил им взять обезьянку к себе поиграть. Так «звезда уличного шоу-бизнеса» попала в квартиру-студию художника. И в замысел картины Яниса Розенталса «Принцесса и обезьянка».
Сын художника Микелис вспоминал: «Каждое утро на Алберта, 12, приходил цыган с обезьянкой. Отец использовал обезьянку в качестве модели, и цыган ежедневно получал один рубль».
Какое-то время бытовало мнение, что моделью для образа «принцессы» была актриса латышского театра и немого кино Мария Лейко. Это предположение возникло благодаря альбому Аспазии, в котором поэтесса, ведавшая немало о закулисных перипетиях того времени, расположила портреты Розенталса и «девушки из Агенскалнса» Марии Лейко обращенными друг к другу, словно они ведут молчаливый диалог. Увлечение? Роман? Мимолетная вспышка? Кто знает... В эти годы портреты Элли уже не столь исполнены восхищения, словно намекая на кризис двенадцати лет брака, о котором часто говорят семейные психологи. Впрочем, не так давно выяснилось, что модель для принцессы художник высмотрел на одном карнавале, посвященном римской истории. Так что это была не Мария, а Гото фон Зек, которую подруги нарядили для карнавала в рыжий парик. То-то щелкнуло в зрительной фотокамере художника, и через пару дней девушка была приглашена к обеду, а затем и в мастерскую художника... Хрупкая, беззащитная и вечная красота и смешная обезьянка, которая, кажется, умеет играть с судьбой, вытаскивая прорицания из цилиндра шарманщика...
А если попытаться представить себе атмосферу тех лет, в картине можно найти даже некое предчувствие Первой мировой... Ау, Дали!
ПОСЛЕДНЕЕ ЛЕТО
От войны и приближающейся немецкой армии семья переехала в Хельсинки. Вскоре неподалеку от Хельсинки, на острове Бренде, где селились финские писатели и художники, они купили дом на скалистом морском берегу. Практичная Элли решила организовать пансион в нескольких комнатах, а Янис Розенталс, убедившись, что семья устроена, заспешил в Ригу, где остались его картины, которые следовало переправить в Петроград. А потом – в Москву! Организовывать выставку латышских художников. Словно предчувствие гнало его вперед, не давая отдохнуть. На выставке он встретил своего друга еще рижских театральных времен, который пригласил его в Художественный театр на пьесу Островского со Станиславским в главной роли. Нахлынувшие воспоминания не давали им расстаться, и они ходили по улицам, не замечая ни мороза, ни холодного ветра.
На следующий день Розенталс заболел, но не смог позволить себе остаться в постели. Его безрассудство закончилось тяжелейшим воспалением легких. Выхаживать его примчалась Элли, которая героически отправилась в Россию, нисколечко не зная русского языка.
А потом было солнечное лето на острове Бренде. Тем летом у них гостила финская писательница Айно Каллас.
В своем дневнике она написала о Розенталсе:
«Он был среднего роста, немного выше меня, у него были большие карие глаза, чувственный рот, черные, с проседью на висках, волосы. В нем чувствовался латышский темперамент, он был весьма вспыльчив, порывист, неукротим, словно человек, который не привык себя сдерживать, а следовал любой своей прихоти. Но уже в следующий миг он мог стать нежным и ласковым как ребенок. Однажды, заболев, он был невыносим, он стонал и не мог говорить ни о чем, кроме своей болезни, был до невозможности занудным. И все-таки, несмотря на его природный эгоизм и беззастенчивость, которые ломились из него на каждом шагу, все его существо источало неотразимый шарм. Затрудняюсь сказать, что было причиной этого непобедимого волшебства, возможно, дивная смесь так хорошо заметного в нем мальчишества и мужества одновременно».
Накануне Рождества, когда семья украшала дом, на пол упала одна из любимых картин «Девушки-лебеди», висевшая над диваном. Рама повредилась, стекло разбилось. Служанка запричитала: «Дурная примета! Кто-то умрет!»
Рождество было теплым, домашним, нежным. Пахло елкой, мандаринами и шоколадом. Розенталс играл с детьми, занимался с ними рисованием, а вечером 26 декабря внезапно скончался у Элли на руках, даже не простившись. В медицинской справке значился диагноз – инфаркт.
Вот и не верь после этого в приметы...
Янис Розенталс писал: «Те народы, чья сила духа поднялась до таких высот культуры, что может воплотиться в свободных произведениях искусства, вписали себя в книгу жизни, их история, их жизнь, мысли и чувства, высеченные в камне, записанные на стенах домов и вышитые в узорах ткани, не завершатся и во веки вечные. Что остается, когда народ пропадает в безвестности? Кто поддерживает связь сквозь годы и тысячелетия? Это искусство народа!»
Стремительная судьба. Яркая звезда, пронзившая небосклон и упавшая за горизонт. Он был звездой, которая зажглась, потому что это было нужно. Всем.
Обнаружив ошибку в тексте, выделите ее и нажмите Ctrl + Enter